Оказывается, неправы искусствоведы и прочие культурологи, отмерившие жизнь декаданса концом позапрошлого – началом прошлого века. Культурное «достижение» больного сознания беременного мировой войной общества, похоже, и теперь живее всех живых. Это порождение разрушенной кокаином и морфием психики части тогдашней богемы продолжает успешно вербовать под свои обоссаные знамена все новых адептов и поклонников. Декаданс, определяемый двумя словами как культурный регресс, заразной срамной болезнью перекинулся в последнее время с живописи, музыки, литературы на относительно юную фотографию, поразив ее мотивами безнадёги, пессимизма, крайнего субъективизма, уныния, нежити и небытия.

 Одной из отличительных черт декаданса является игнорирование мирового культурного опыта, отказ от общепризнанных духовных ориентиров. Эстетическими маяками современного фотографа-декадента стали глянцевые журналы, кумирами и образцами для подражания – фэшн-фотографы, а иконой – сияющий во славе богоподобный Хельмут Ньютон:

Произнеси при нашем доморощенном фотографе-декаденте: Сергей Лобовиков, Сергей Прокудин-Горский, Александр Родченко, Дмитрий Бальтерманц, Макс Альперт, Галина Лукьянова –  для него это будет бессмысленным сотрясением воздусей. 

Адамс, Стиглиц, Судек – шевеление бровей: что-то где-то когда-то вроде как слышал, что, точно не помню, кажется, тоже (!) фотографы. 

Оно и понятно: веками – в случае с фотографией поменьше – сложившаяся система ценностей и идеалов для декадента – как чеснок для вурдалака. Поэтому он и отвергает эту систему, нет, даже не отвергает, он ее не знает и инстинктивно знать не хочет.

Покажи ему фотографию Максима Дмитриева – тут же кожные покраснения, фурункулёз, изнуряющее чихание.  

Добавь щепотку Владимира Сёмина – пена изо рта, конвульсии, судороги, водобоязнь.

Контрольный осиновый кол: Картье-Брессон – всё, загорается чадящим вонючим пламенем и проваливается в преисподнюю. 

Почему так? А нечисть так устроена: в солнечных лучах она с воплями и вонью испаряется. Опыт, достижения, авторитет признанных мастеров – солнечный свет, дарящий животворную энергию творчеству одних, убивает, испаряет, высвечивая всю никчемность псевдотворческих потуг других. «Что русскому хорошо, то немцу – смерть».

Вот и вынуждена нечисть и нежить прятаться по душным подвалам декаданса. Здесь темно, сыро, здесь никто не знает и не хочет знать о существовании солнца, здесь, в кругу подобных, можно меряться письками новых «стекол» и мегабайтами памяти новых «тушек», а редкий высер в виде беспомощной карточки безнаказанно выдавать за шедевр: 

     Фотографии С. Мыхалкива.

(Чтобы не травмировать отечественных авторов, в качестве иллюстраций  использую

фотографии с сайта Национального союза фотохудожников Украины.)

Карточки же декадентские под стать своим авторам: малейшее живое чувство, искренняя эмоция, свежая мысль из них изгоняются, все, что не пахнет мертвечиной, что хоть отдаленно напоминает настоящую, а не выдуманную, жизнь вытаптывается и выжигается.

Остается «представление»: «Почтеннейшей публике будет представлена пьеса мухосранского театра…». И неумелые актеры, вернее, актриски начинают «представлять».

Из будки суфлера (он же как бы сценарист, он же как бы режиссер, он же как бы костюмер, он же как бы реквизитор, он же как бы фотограф) доносится сдавленное: «Лялечка, дай мне страсть! Дай мне настоящую страсть!» И бедная Лялечка морщит лобик и попку, пучит глазки, кривит ротик в тщетных попытках «представить» почтенной публике страсть ли, грусть ли, радость ли...

Фотографии И. Лукашова.

Фотографу, вернее, как бы фотографу из декадентского погреба противно и вредно не только солнце мирового опыта и культурной традиции, ему омерзительно и солнце живых, не «представленных» чувств, солнце реальной жизни.

Одно его слегка, правда, недолго, напрягает: ну, посмотрела  Лялечка своими телячьими глазками вверх, ну посмотрела вниз, влево, вправо, ну, выгнулась туда, ну выгнулась сюда, ну закинула руку одну, потом другую, потом обе, ну раздвинула ноги, ну подогнула ноги, ну легла, ну села, ну прислонилась к стене, ну прислонилась к березе…

Всё? Нет, ну можно еще испачкать Ляльку краской... 

Фотография Д. Покровского. 

 ...ну, залить молоком и клюквенным вареньем, «представляющим» кровь, можно измазать говном (но это высший пилотаж!).   

Фотографии В. Синельникова и А. Тышкевича.

Ну раздеть можно, чтобы она еще и в таком виде «посмотрела своими телячьими глазками вверх, вниз, влево, вправо» и далее по списку. Сколько времени займут эти манипуляции? День, два? А потом?

А потом наступает «кризис жанра»: кончаются выдуманные, высосанные из пальца как бы сюжеты.   

Фотографии А. Лукаса.

И ногти наращивали, и голову с промежностью брили, и в руки давали всякую хрень, и «заставляли есть ногти с перхотью»... (с)  

Фотографии А. Лукаса, Я. Процива, А. Раца.

Все позы исчерпаны, даже самые вычурные, аксессуары закончились, да и Лялечка уже «представила» все, что могла и чего не могла, включая выхухоль.

Выхухоль. 

И тут начинается нескончаемый процесс жвачки: долго и тщательно что-то пережевывается, глотается, отрыгивается и опять пережевывается (в момент отрыгивания надо быть особо бдительным: соседи по погребу так и норовят, завистники коварные, вырвать изо рта отрыгнутое).

Легкое оживление возникает в подвале в те редкие моменты, когда погребному миру является в виде лепешки результат долгого пережевывания: а вот если бы так скадрировать …, а вот если бы ББ …, да и ГРИП бы не мешало… 

Фотографии Е. Ком, А. Лукас, Н. Тынкалюк, М. Троцюк

Темно, сыро, ни ветерка, ни мысли, ни чувства. Красота! А что кому-то, случайно попавшему в подвал с воли, глаза с непривычки режет, так, во-первых, он ничего не понимает в искусстве, а во-вторых, кто ты такой, покажи свои карточки, а лучше, шел бы ты отсюда, сквозит.

Братья фотографы, выползайте вы из своего затхлого подвала, примите слабительное в виде десятка настоящих фотографий, просритесь своей жвачкой. Выйдите из сумрака на солнечный свет, здесь кипит и переливается миллиардами граней настоящая, а не выморочная жизнь, переполненная небывалыми и никогда не повторяющимися сюжетами.

Эта жизнь свежа и неисчерпаема. Вашей, как и, собственно, моей, скудной фантазии не хватит и на ничтожную долю сюжетов, даримых реальностью. Да, поначалу будет непросто: «оказаться в нужное время в нужном месте» – в лесу ли, застывшем в тоске перед лицом неминуемой, хоть и временной, до весны, смерти; на берегу ли реки, когда солнце только взошло, а туман вот-вот растает; на городской ли улице, в своем ли офисе – посложнее, чем привести Лялечку в парк, сунуть ей в руки зонтик и заставить чего-то там «представлять» лицом.

В этих нужных местах в это нужное время происходит неподдельное: жизнь. Здесь никого не надо просить: «Дай мне страсть», – здесь этой – искренней! – страсти … словом, много. 

Тут мы подбираемся к главному: что такое фотография, в чем заключаются ее родовые качества и ее ценность?

Конечно, фотография, как и любой другой вид искусства, ставит своей целью создание художественного образа. Разумеется, ей присущ свой язык, т.е. арсенал изобразительных средств, частью позаимствованный из смежных видов искусств, но, в основном, свой. Да, фотография отличается от других видов изобразительного искусства своей технической основой и поэтому ошибочно кажется предельно доступной и демократичной.

Все это правильно, но я о другом. В живописи, например, как и у других видов изобразительных искусств, нет таких чисто фотографических изобразительных средств, как, скажем, нерезкость или ракурс. Но при желании живопись могла бы и перенять эти средства, как она уже перенимает потихоньку, скажем, ракурс. Но чего живопись никогда по своей природе не сможет стырить у фотографии, так это ее, фотографии, документальную (в самом широком смысле) основу.

Произведение живописца, графика и т.п. – во многом плод воображения художника, с одной стороны, и компиляции, с другой (Васнецов ТАК вообразил своих «Богатырей», при этом голову Муромца он писал с кузнеца, а голову Добрыни совсем в другое время, в другом месте – с какого-то купца). 

Поэтому мы произведениями живописи можем любоваться, восторгаться, но никогда до конца им не верим: да, чувствуем и думаем мы, наверное, приблизительно так могло быть. Возможно, боярыню Морозову как-то так везли, а княжна Тараканова, возможно, как-то так тонула; если бы когда-то существовала Даная, то она, возможно, так бы возлежала в постели. Художники приучили нас не верить их произведениям: правда жизни – одно, правда искусства – другое, говорят они, и это разумно и единственно правильно. 

И вот именно здесь лежит незримый водораздел между фотографией и другими видами искусства, включая изобразительное: фотография способна создавать не меньшие по глубине и выразительности художественные образы, чем, скажем, живопись, но имея своей основой не мифы Древней Греции, не скандинавские саги, не исторические хроники или устное народное творчество, не чье-то воображение и домыслы, пусть и самые художественные, а саму реальную жизнь. Разумеется, преломленную через художественное восприятие фотографа, конечно, жизнь, выкристаллизованную изобразительными средствами фотографии в ее, жизни, остановленном мгновении и проч., и проч. Настоящей фотографии, а не жалкой имитации, подражанию живописи или графики, не декадантскому муляжу «представленного» чуйства – фотографии веришь. 

Веришь Адамсу, что  Скалистые горы именно такие, пусть и цветные, но такие...

... веришь Бальтерманцу, что его «Горе», пусть и с неумело впечатанным небом, было именно таким...

...веришь Альперту, что именно так его комбат поднимал своих бойцов на смерть...

... веришь даже Капе, что в его кадре республиканец гибнет, сколько бы тебе ни говорили, что это постановка...

... веришь натюрмортам Судека и Лукьяновой, даже зная, что они рукотворные: фотография как искусство, настоящая фотография самой своей природой, своим авторитетом и безупречной репутацией заставляет себе верить.

Не надо портить эту репутацию, приучая зрителя к мысли, что на твоей фотографии Лялечка «чуйство» не испытывает, а «представляет», что «страсть» на другой твоей карточке – неумело сфабрикованный муляж, а парень и девушка, одетые в военную форму времен Великой войны, на твоей третьем снимке – ряженые клоуны, имитирующие на камеру «грусть расставания» (мля, ничего святого уже у декадентов не осталось!).

Чтобы заниматься фотографией, искусством фотографии, надо знать, что она из себя представляет, ее правила. Это – пусть и достаточно натянутая, но наглядная аналогия – как шахматы: в шахматы играют по правилам (пешка ходит так, фигуры – так, взялся – ходи, рокировку через битое поле делать нельзя и т.д.), их немного, но они есть, и они делают шахматы шахматами. Если кто-то продвинутый скажет: а вот это правило устарело, я его с негодованием отвергаю и соблюдать не буду – может ли он после этого считаться шахматистом? Хоть кто-нибудь сядет с ним играть?

В фотографии правил тоже немного: правила композиции, освещения и т.п. Но главное правило, закон, я бы сказал, заключается в следующем: искусство фотографии, как никакое другое искусство – изобразительное, литература, музыка, театр, кино, дизайн и проч. – имеет своей основой реальность, и именно в этом ее ценность. Когда это отличие от других видов искусства исчезнет, исчезнет и фотография во всех формах ее бытования, включая фотоискусство. Этого ли мы хотим? Я – нет.

«Люди расцветают и засыхают, как колосья на полях, но эти имена никогда не умрут. Пусть говорят: он жил во времена Гектора, пусть говорят: он жил во времена Ахиллеса».

Кто знает, может, и о наших временах когда-то так скажут. Нет, не так: и о наших временах обязательно когда-нибудь так скажут. А как выглядели эти времена, а как выглядели люди этих времен? 

Возмущенный вопль из будущего: «Миллионы ж фотографов было, хоть что-то от них остаться должно!» - «Пардонте, ваше сиятельство, девки срамные одне, жопы ихние да железы молочные, иногда закат над речкой да дерево одинокое в поле. А, цветочки еще в ассортименте. Вот и все творческое, тэскэть, наследие».

Представим себе обратную фантастическую картину: фотографию придумали не в XIX веке, а, скажем, во времена строительства пирамид.

Современные археологи случайно натыкаются на богатую гробницу древнего фотографа (почему богатую, объяснять не надо: свадьбы придумали еще раньше): вокруг саркофага, кроме прочего, разложены прекрасно сохранившиеся объективы в золотых оправах и инкрустированные жемчугами фотокамеры. Под истлевшей головой мумии обнаружена самая ценная находка: стопка компакт-дисков с творческим наследием усопшего. Дрожащими от нетерпения руками начальник экспедиции, профессор археологии Кембриджского университета, сует в свой компьютер первый диск: томная красавица косит свои густо подведенные глаза влево, на другом снимке – вправо, на третьем – вниз… Грязно по-русски (прошлым летом работал в экспедиции в Сибири) выругавшись, но не теряя надежды, профессор пихает в комп второй диск: на фоне только что возведенного свежевыкрашенного сфинкса стоит другая томная красавица с папирусным зонтиком в руках и задумчиво, как ей кажется, смотрит вдаль. Третий диск, четвертый… Одни древние Ляльки.

«Мудила грешный», - бормочет профессор и, грустный, возвращается в свой Кембридж. Больше в Египте его никто не видел, и только иногда в лунную ночь под сводами гробницы, ставшей местом паломничества современных фото-декадентов, звучит гулкое: «Мудила, мудила, мудила»

Фотография С. Бондарчука с трогательным названием «Прикосновение».

Днище...

А. Паламарь, фотограф